Уэльбек подчинение. Отзывы на книгу "покорность" мишель уэльбек. Цитаты из книги «Покорность» Мишель Уэльбек

Шум вокруг вернул его в Сен-Сюльпис. Певчие собрались уходить, храм закрывался. Надо было бы попробовать помолиться, подумал Дюрталь, чем так по-пустому мечтать, сидя на стуле, но как молиться? Я вовсе этого не хочу; я заворожен католичеством, его запахом воска и ладана; я брожу вокруг него, тронутый до слез его молитвами, проникнутый до мозга костей его причитаниями и песнопениями. Мне совершенно опротивела моя жизнь, я очень устал от себя, но отсюда еще так далеко до другой жизни! И пожалуй, вот еще что: в храме я взволнован, но, выйдя из него, сразу становлюсь холоден и сух. «В сущности, – заключил он, следуя к дверям вместе с последними посетителями, которых подгонял служка, – в сущности, мое сердце задубело и закоптилось в разгуле. Ни на что я уже не годен».

В течение долгих лет моей невеселой юности Гюисманс оставался моим спутником и верным другом; я ни разу не усомнился в нем, ни разу не возникло у меня желания расстаться с ним или выбрать себе другую тему; так что в один прекрасный июньский день 2007 года, после всяческих проволочек, нарушив все мыслимые и немыслимые сроки, я защитил в университете Сорбонна – Париж-IV диссертацию «Жорис-Карл Гюисманс, или Выход из тупика». На следующее же утро (а может быть, и в тот же вечер, не поручусь, потому что вечером после защиты я напился в полном одиночестве) мне стало ясно, что завершилась определенная часть моей жизни и, скорее всего, лучшая ее часть.

В таком положении оказываются в нашем обществе, пока еще западном и социал-демократическом, все, кто заканчивает свое обучение, хотя многие и не осознают этого, по крайней мере не сразу, одержимые жаждой заработка или, возможно, потребления – в случае самых примитивных особей, попавших в острую зависимость от ряда товаров (но таких все же меньшинство, а люди более солидные и вдумчивые заболевают простейшей формой помешательства на деньгах, этом «неутомимом Протее»), но в еще большей степени они одержимы желанием проявить себя, заполучить место под солнцем в мире, основанном, как они полагают и надеются, на соревновательном принципе, к тому же их раззадоривают всякого рода идолы, будь то спортсмены, модные дизайнеры, создатели веб-сайтов, актеры или топ-модели.

По разным причинам психологического свойства, анализировать которые у меня нет ни достаточной компетентности, ни желания, я не вписался в рамки общей схемы. Первого апреля 1866 года восемнадцатилетний Жорис-Карл Гюисманс начал свою профессиональную деятельность в должности служащего шестой категории в министерстве внутренних дел и религий. В 1874 году он издал за свой счет «Вазу с пряностями», первый сборник стихов в прозе, практически не замеченный критикой, если не считать весьма дружелюбной статьи Теодора де Банвиля. Так что его первые шаги в этом мире, как мы видим, особого фурора не произвели.

Так и прошла его служебная жизнь и жизнь вообще. Третьего сентября 1893 года он был награжден орденом Почетного легиона за заслуги на государственной службе. В 1898-м вышел на пенсию, имея за плечами – с учетом отпусков по семейным обстоятельствам – тридцать лет положенного трудового стажа. За это время он умудрился написать ряд книг, побудивших меня более чем столетие спустя считать его близким другом. О литературе было написано много, может быть, даже слишком много (уж я-то, будучи преподавателем университета и специалистом в этой области, знаю, о чем говорю). Особенность литературы, одного из главных искусств той западной цивилизации, которая на наших глазах завершает свое существование, не так уж и трудно сформулировать. Музыка, в той же степени, что и литература, может вызвать потрясение, эмоциональную встряску, безграничную печаль или восторг. Живопись, в той же степени, что и литература, может дать повод для восхищения и предложить по-иному взглянуть на мир. Но только литературе подвластно пробудить в нас чувство близости с другим человеческим разумом в его полном объеме, с его слабостями и величием, ограниченностью, суетностью, навязчивыми идеями и верованиями; со всем, что тревожит, интересует, будоражит и отвращает его. Только литература позволяет самым непосредственным образом установить связь с разумом умершего, даже более исчерпывающую и глубокую, чем та, что может возникнуть в разговоре с другом; какой бы крепкой и проверенной временем ни была дружба, мы не позволяем себе раскрываться в разговоре так же безоглядно, как сидя перед чистым листом бумаги и обращаясь к неизвестному адресату. Разумеется, когда речь идет о литературе, имеют значение красота стиля и музыкальность фраз; не следует также пренебрегать глубиной авторской мысли и оригинальностью его суждений; но автор – это прежде всего человек, присутствующий в своих книгах, и в конечном счете не так уж и важно, хорошо или плохо он пишет, главное – чтобы писал и действительно присутствовал в своих книгах (странно, что такое простое и вроде бы элементарное условие оказывается в реальности слишком сложным и что этот очевидный и легко поддающийся наблюдению факт был так мало использован философами всех мастей; дело, однако, в том, что люди, в принципе, обладают, за неимением качества, равным количеством бытия, и, в принципе, все они в равной мере так или иначе присутствуют ; однако по прошествии нескольких столетий впечатление складывается совершенно иное, и чаще всего с каждой новой страницей, явно продиктованной в большей степени духом времени, нежели собственно личностью пишущего, тает на наших глазах туманный субъект, все более призрачный и безликий). Точно так же, если книга нравится, это значит, по сути, что нам нравится ее автор, к нему хочется все время возвращаться и проводить с ним целые дни напролет. Все семь лет, отданные диссертации, я прожил в обществе Гюисманса, в его практически постоянном присутствии. Гюисманс родился на улице Сегюр, жил на улице Севр и улице Месье, умер на улице Сен-Пласид, а похоронили его на кладбище Монпарнас. Таким образом, почти вся его жизнь протекала в пределах шестого округа Парижа – а профессиональная жизнь в течение тридцати с лишним лет протекала в кабинетах министерства внутренних дел и религий. Я тоже жил тогда в шестом округе, в холодной и сырой, а главное, совершенно темной комнате – окна выходили в крохотный дворик, больше напоминавший колодец, так что мне приходилось зажигать свет с самого утра. Я страдал от бедности и, если бы мне пришлось отвечать на один из многочисленных опросов, сочинители которых периодически пытаются выяснить, «чем дышит молодежь», я бы наверняка определил условия своей жизни как «скорее тяжелые». Однако наутро после защиты (а может быть и в тот же вечер) первой моей мыслью было, что я утратил нечто бесценное, нечто, что я уже никогда не верну: свою свободу В течение нескольких лет, благодаря жалким остаткам агонизирующей социал-демократии (спасибо стипендии, разветвленной системе скидок и социальных льгот, а также весьма посредственным, зато дешевым обедам в университетской столовке), мне удавалось посвящать все свое время занятию, которое я выбрал себе сам, – свободному интеллектуальному общению с другом. Как справедливо заметил Андре Бретон, юмор Гюисманса – уникальный случай щедрого юмора, он дает читателю фору, как бы приглашая его первым посмеяться над автором и его чрезмерным пристрастием к жалостливым, ужасным или нелепым сценам. Я, как никто другой, воспользовался этой щедростью, когда, получая очередные порции тертого сельдерея и трески с картофельным пюре, разложенные по ячейкам металлических подносов больничного вида, любезно предоставленных студенческим рестораном «Бюллье» своим несчастным завсегдатаям (которым больше некуда было податься – их, скорее всего, уже давно выперли из всех приемлемых университетских ресторанов, но терпели здесь, поскольку они все-таки являлись обладателями студенческого билета), вспоминал гюисмансовские эпитеты, его унылый сыр и зловещую камбалу и, воображая, как бы он оттянулся на этих тюремных металлических подносах, доведись ему их увидеть, чувствовал себя чуть менее несчастным и чуть менее одиноким в университетском ресторане «Бюллье».

Но все это осталось в прошлом; и вообще в прошлом осталась моя молодость. В ближайшее время (и видимо, уже совсем скоро) мне предстояло заняться своим трудоустройством. И никакой радости от этого я не испытывал.

Образование, полученное на филологическом факультете университета, как известно, практически не имеет применения, и разве что самые талантливые выпускники могут рассчитывать на карьеру преподавателя на филологическом факультете университета – ситуация, прямо скажем, курьезная, так как эта система не имеет никакой иной цели, кроме самовоспроизводства, при объеме потерь, превышающем 95 %. Впрочем, образование это не только не вредное, но может даже принести какую-никакую побочную пользу Девушка, желающая получить место продавщицы в бутике Celine или Hermes , должна, разумеется, для начала позаботиться о своем внешнем виде, но диплом лицензиата или магистра по современной литературе может стать дополнительным козырем, гарантирующим нанимателю, за неимением годных в употребление познаний, определенную интеллектуальную сноровку, предвещающую карьерный рост, поскольку литература, кроме всего прочего, издавна имеет позитивную коннотацию в индустрии люкса.

Я со своей стороны вполне отдавал себе отчет, что принадлежу к тончайшей прослойке «самых одаренных студентов». Я знал, что написал хорошую диссертацию и потому рассчитывал на высокую ее оценку; и тем не менее был приятно удивлен, заслужив в высшей степени положительные отзывы оппонентов, не говоря уже о великолепном заключении членов диссертационной комиссии, состоящем практически из одних дифирамбов: теперь у меня были все шансы получить при желании должность доцента. И в общем-то, моя жизнь своей предсказуемой пресностью и монотонностью по-прежнему напоминала жизнь Гюисманса полутора столетиями раньше. Первые годы своей взрослой жизни я провел в Сорбонне; там же, возможно, проведу и последние свои годы, и может быть, даже в том же Париже-IV (на самом деле не совсем так: дипломы мне были выданы в Париже-IV а место я получил в Париже-III, хоть и не столь престижном, зато расположенном в двух шагах, в том же пятом округе).

Я никогда не чувствовал в себе ни малейшего призвания к преподавательской деятельности, и пройденный мною карьерный путь только подтвердил пятнадцатью годами позже это изначальное отсутствие призвания. Частные уроки, которые я давал в надежде улучшить свое материальное положение, довольно быстро убедили меня, что передача знаний чаще всего невозможна, разнородность умов бесконечна, а также что ничто не может не только устранить это глубинное неравенство, но даже, на худой конец, хоть как-то сгладить его. И что еще печальнее, я не любил молодежь, не любил никогда, даже в то время, когда меня еще можно было причислить к ее рядам. Само понятие юности предполагает, как мне кажется, относительно восторженное восприятие жизни либо некое бунтарство, и то и другое сдобренное по меньшей мере смутным чувством превосходства над поколением, которому мы призваны прийти на смену; я лично ничего подобного не испытывал. Вместе с тем в молодости у меня были друзья, точнее говоря, попадались сокурсники, с которыми я готов был без отвращения выпить кофе или пива в перерыве между занятиями. А главное, у меня были любовницы, или, как тогда говорили (а возможно, все еще говорят), девушки , – из расчета в среднем по одной в год. Мои романы развивались по более или менее неизменной схеме. Я заводил их в начале учебного года на семинарах, или в процессе обмена конспектами, или в каких-то иных ситуациях, благоприятствующих общению, которыми так богаты студенческие годы и чье исчезновение, непременно сопровождающее вступление в профессиональную жизнь, повергает большую часть индивидов в столь же ошеломляющее, сколь и беспросветное одиночество. Романы эти набирали обороты в течение всего года, ночи мы проводили по очереди друг у друга (в основном, по правде говоря, на их территории, поскольку мрачная, более того, антисанитарная обстановка, царившая в моей комнате, мало подходила для любовных свиданий ) и совершали половые акты (льщу себя надеждой, что к взаимному удовлетворению). После летних каникул, то есть в начале нового учебного года, наши отношения заканчивались – почти всегда по инициативе девушек. Летом у них кое-что произошло , так, во всяком случае, они объясняли мне, чаще всего ничего не уточняя; те же из них, кто, судя по всему, не очень-то стремились щадить мои чувства, все-таки уточняли, что встретили одного человека. Ну допустим, и что из того? Чем я не один человек ? По прошествии времени простая констатация факта не представляется мне веским аргументом: ну да, они действительно встретили одного человека , кто бы спорил; но желание приписать этой встрече достаточную судьбоносность, чтобы прервать наш роман и завести другой, было всего лишь определенным стереотипом любовного поведения – чрезвычайно устойчивым, хотя и бессознательным, причем устойчивым именно в силу бессознательности.

В соответствии с любовным стереотипом, преобладавшим в годы моей юности (а у меня нет никаких причин полагать, что с тех пор он претерпел значительные изменения), считалось, что молодые люди, по истечении недолгого периода полового разброда в подростковые годы, вступают в эксклюзивные любовные отношения с сопутствующей им строгой моногамией, когда к сексуальному досугу добавляется социальный (совместные развлечения, уикенды, каникулы). Что тем не менее вовсе не отменяло временности этих отношений, их следовало рассматривать скорее как некую подготовку, стажировку , так сказать (в профессиональном плане ей соответствовала ставшая уже повсеместной обязательная практика перед первым наймом на работу). Любовные связи разной продолжительности (годичный срок в моем случае мог считаться вполне приемлемым) и текучести (в среднем десять – двадцать, незначительная погрешность допускалась) должны были, по идее, сменять одна другую на пути к, скажем так, апофеозу – итоговой связи, имеющей на сей раз матримониальный и окончательный характер и посредством деторождения ведущей к созданию семьи.

Восхитительная пустопорожность этой схемы стала мне очевидна много позже, в сущности, сравнительно недавно, когда с промежутком в несколько недель я случайно пересекся с Орели, а потом с Сандрой (причем, встреть я Хлою или Виолену, вряд ли бы это сильно повлияло на мои умозаключения). Стоило мне войти в баскский ресторан, куда я пригласил Орели поужинать, как я понял, что мне предстоит ужасающий вечер. Несмотря на две бутылки белого «Ирулеги», выпитые мною практически в одиночку, мне все сложнее было поддерживать на должном уровне дружескую беседу, ставшую вскоре просто невыносимой. Сам толком не понимаю почему, но я сразу же решил, что было бы не то что неловко, а немыслимо предаваться общим воспоминаниям. Что касается настоящего, то Орели явно так и не удалось завязать матримониальных отношений, случайные связи вызывали у нее все возраставшее отвращение, одним словом, ее личная жизнь катилась к полнейшей и неминуемой катастрофе. Хотя она все-таки сделала, по крайней мере, одну попытку – я понял это по некоторым симптомам – и так и не оправилась от поражения, а горечь и язвительность, звучавшие в ее отзывах о коллегах мужского пола (за неимением лучшего, мы заговорили о ее профессиональной жизни – она была пиар-менеджером Межпрофессионального совета по винам бордо, в связи с чем часто ездила в командировки, в том числе в Азию, в рамках рекламной кампании французских вин), с беспощадной очевидностью доказывали, что она огребла по полной. К моему изумлению, вылезая из такси, она все-таки пригласила меня «зайти выпить», ну, совсем дошла до ручки, подумал я, – но в ту минуту, когда дверцы лифта закрылись за нами, я понял, что ничего не будет, у меня даже не возникло желания увидеть ее голой, напротив, я бы предпочел этого избежать, но не тут-то было, и мои предчувствия подтвердились: она огребла по полной не только в эмоциональном плане, ее тело тоже подверглось необратимым разрушениям, попа и грудь превратились в участки отощавшей, скукоженной, вялой и обвисшей плоти, так что Орели уже нельзя было и уже никогда нельзя будет рассматривать как предмет вожделения.

Наш ужин с Сандрой прошел практически по той же схеме, с поправкой на вариации частного характера (ресторан морепродуктов, должность секретаря-референта в транснациональной фармацевтической корпорации), да и завершился он, в общем и целом, похожим образом, с той лишь разницей, что Сандра, будучи попухлей и повеселей Орели, не показалась мне столь безнадежно заброшенной. Печаль ее была глубока и неизбывна, и я знал, что постепенно она заполнит все ее существо; по сути, она, как и Орели, была угодившей в мазут птицей , но сохранила при этом, если можно так выразиться, высшую способность махать крыльями. Через год-два она откажется от каких бы то ни было матримониальных устремлений, но, повинуясь тлеющей пока еще чувственности, перейдет на мальчиков , как говорили во времена моей юности, и, превратившись в «женщину-пуму», продержится на плаву несколько лет, в лучшем случае лет десять, пока увядание плоти, на сей раз необратимое, не обречет ее на полное одиночество.

В двадцать лет, когда у тебя стоит по любому поводу, а иногда и вовсе без причины, когда стоит даже, образно выражаясь, вхолостую , я еще мог бы увлечься романом такого рода, более радостным и прибыльным, чем частные уроки, уж в то время, думаю, я бы не подкачал , но теперь, понятное дело, об этом не могло быть и речи, поскольку моим редким и ненадежным эрекциям требовались упругие, гибкие и безупречные тела.

В первые несколько лет после назначения на должность доцента в Париже-III в моей половой жизни не наметилось никакого заметного прогресса. Я продолжал из года в год спать со студентками своего факультета – и тот факт, что я был их преподавателем, мало что менял. Разница в возрасте между мной и этими студентками поначалу была, надо сказать, совсем ничтожной, и лишь постепенно появился оттенок запретности, скорее вследствие повышения моего университетского статуса, нежели реального или пусть даже чисто внешнего старения. В сущности, я извлекал максимальную выгоду из исконного неравенства между нами, заключающегося в том, что старение мужчины крайне медленно снижает его эротический потенциал, тогда как у женщин крушение происходит на удивление стремительно, всего за несколько лет, а то и месяцев. Теперь, как правило, я сам прекращал все романы в начале учебного года, и только этим на самом деле мое нынешнее положение и отличалось от студенческих лет. Мое поведение вовсе не было продиктовано каким-то донжуанством или безудержной склонностью к распутству. В отличие от моего коллеги Стива, преподававшего параллельно со мной литературу XIX века на первом и втором курсе, я не бросался в первый же день занятий алчно изучать «новые поступления» первокурсниц (в своей вечной толстовке и кедах Converse Стив напоминал мне этим расплывчато-калифорнийским стилем Тьерри Лермитта в «Загорелых», выходящего из бунгало, чтобы посмотреть на прибывших в клуб свеженьких курортниц). Подружек своих я бросал вообще-то от уныния и усталости: мне просто было уже не под силу продолжать отношения, и я пытался, как мог, обезопасить себя от разочарований и отрезвления. В течение года я мог пересмотреть свое решение под влиянием внешних и весьма анекдотических факторов вроде мини-юбки.

А потом и это прекратилось. Я расстался с Мириам еще в конце сентября, на дворе уже был апрель, учебный год подходил к концу, а я так и не подыскал ей замену. Став профессором, я достиг пика своей академической карьеры, но одно к другому отношения все-таки не имело. Правда, вскоре после разрыва с Мириам, когда я встретился с Орели, а потом с Сандрой, мне открылась некая иная взаимосвязь, тревожная, малоприятная и дискомфортная. Потому что, время от времени мысленно возвращаясь к этому, я вынужден был признать очевидное: у меня с моими бывшими девушками оказалось гораздо больше общего, чем мы думали, и эпизодические совокупления, не вписанные в долгосрочную перспективу совместной жизни, в итоге разочаровывали и их, и меня. В отличие от них, я ни с кем не мог это обсудить, ибо личная жизнь не входит в разряд тем, допустимых в мужском обществе: мужчины охотно говорят о политике, литературе, финансовых рынках и спорте, кому что; но о личной жизни будут хранить молчание до последнего вздоха.

Может быть, старея, я не избежал, скажем так, мужского климакса? Это было не лишено смысла, и я решил для очистки совести потратить свои вечера на Youporn , ставший за эти годы самым посещаемым порносайтом. Результат, более чем обнадеживающий, не заставил себя ждать. Youporn отзывался на фантазмы нормальных мужчин, населяющих нашу планету, и я оказался – что подтвердилось в первые же минуты – самым что ни на есть нормальным мужчиной. Это, в общем, не было так уж очевидно, ведь большую часть жизни я посвятил изучению автора, которого многие считают декадентом , в связи с чем тема его сексуальности остается непроясненной. Короче, я поставил себе зачет и успокоился. Ролики попадались то замечательные (снятые профессиональной командой из Лос-Анджелеса, с осветителями, техниками и операторами), то ужасные при всей своей винтажности (немецкие дилетанты), но все без исключения следовали нескольким вполне себе приятным сценариям. В одном из самых ходовых мужчина (молодой, старый, существовали обе версии) сдуру позволял своему члену дремать под покровом трусов или шорт. Две молодые женщины – их расовая принадлежность могла меняться, – всерьез озабоченные столь несуразной ситуацией, принимались усердно высвобождать означенный орган из его временного укрытия. В лучших традициях женской солидарности и взаимопонимания они самым восхитительным образом будоражили его, доводя до исступления. Член кочевал изо рта в рот, языки скрещивались, как скрещиваются траектории встревоженных ласточек в темном небе южной части департамента Сена и Марна, когда, пускаясь в зимние странствия, они летят прочь из Европы. Мужчина, ошалевший и вознесенный до небес, мог издавать лишь невнятные возгласы, от чудовищно убогих у французов («У бля!», «У бля, щас кончу!» – вот и все, на что оказался способен народ-цареубийца) до куда более благозвучных и бурных у американцев (Oh Му God! Oh Jesus Christ!) – люди истинно верующие, они словно призывали не пренебрегать дарами божьими (оральным сексом, жареным цыпленком), ну, как бы то ни было, у меня тоже стоял вовсю перед монитором 27-дюймового iMac , так что грех жаловаться.

С тех пор как я стал профессором, моя преподавательская нагрузка уменьшилась, и мне удалось перенести все свои университетские занятия на среду Для начала, с восьми до десяти утра, я читал второкурсникам лекции по литературе XIX века – параллельно со мной, в соседней аудитории, Стив читал аналогичный цикл лекций первому курсу С одиннадцати до трех я рассказывал магистрантам второго года о декадентах и символистах. Затем, с трех до шести, вел семинар, отвечая на вопросы аспирантов.

В начале восьмого утра я с удовольствием садился в метро, упиваясь мимолетной иллюзией принадлежности к «Франции, которая рано встает», Франции рабочих и ремесленников, но, судя по всему, я был исключением из правила, потому что моя первая лекция проходила в практически пустой аудитории, если не считать компактной кучки китаянок, внимавших мне со звериной серьезностью, – они и между собой-то почти не общались, а уж с посторонними и подавно. Первым делом они включали свои смартфоны, чтобы записать лекцию целиком, что, впрочем, не мешало им конспектировать ее в больших тетрадях формата 21 х 29,7 на спирали. Они никогда не перебивали меня и не задавали вопросов, так что два часа пролетали почти незаметно; мне казалось, я и не начинал. Выйдя из аудитории, я встречался со Стивом, у которого публика была приблизительно такая же, с той лишь разницей, что вместо китаянок к нему ходили арабские девушки в хиджабах, столь же серьезные и непроницаемые. Стив почти всегда предлагал мне пойти чего-нибудь выпить – как правило, чаю с мятой в главной парижской мечети на соседней улице. Я не любил ни мятный чай, ни главную парижскую мечеть, да и Стива недолюбливал, но послушно шел за ним. Он, я думаю, был мне признателен за сговорчивость, поскольку не пользовался у коллег особым уважением, да и правда возникал вопрос, как это он ухитрился стать доцентом, не опубликовав ни единой статьи, будь то в серьезном или даже второстепенном журнале, перу его принадлежала лишь невнятная диссертация о Рембо, полная хрень , как мне объяснила Мари-Франсуаза Таннер, еще одна моя коллега, крупный специалист по Бальзаку, – о Рембо написаны уже тысячи диссертаций во всех университетах Франции и франкофонных стран, равно как и за их пределами. Рембо, похоже, стал самой избитой диссертационной темой в мире, уступая разве что Флоберу, так что достаточно взять две-три старые диссертации, защищенные в провинциальных университетах, и творчески их переработать – ни у кого не хватит средств на проверку, ни у кого не хватит ни средств, ни желания проштудировать сотни тысяч страниц о ясновидце, накатанных соискателями, лишенными всякой индивидуальности. Своей более чем достойной академической карьерой Стив был обязан, опять же по словам Мари-Франсуазы, тому обстоятельству, что он периодически вдувал Делузихе. Почему бы и нет, но все же странно. Шанталь Делуз, ректор Парижа-III, широкоплечая баба с седым бобриком, непримиримая поборница gender studies , всегда казалась мне стопроцентной, махровой лесбиянкой, но я мог и ошибаться, она, вполне вероятно, затаила злобу на мужиков, которая выражалась теперь в разнообразных фантазмах на тему женского доминирования, так что, принуждая милягу Стива, с красивым бесхитростным лицом и легкими вьющимися волосами до плеч, опускаться на колени между ее увесистыми ляжками, она испытывала, очевидно, невиданный доселе экстаз. Так или иначе, в то утро, сидя в чайном дворике главной парижской мечети, я невольно подумал об этом, глядя на Стива, посасывающего кальян с мерзким яблочным ароматом.

Он, как обычно, пустился в рассуждения об университетских назначениях и карьерном росте коллег – не помню, чтобы он хоть раз сам завел разговор на другую тему В то утро он был озабочен присвоением звания доцента автору диссертации о Леоне Блуа, двадцатипятилетнему юнцу, который, как он считал, «был связан с идентитарным движением». Я закурил, чтобы потянуть время, удивляясь про себя, что ему не все равно. У меня даже мелькнула мысль, что в нем проснулся левак , но потом я себя урезонил: левак в Стиве спал сном младенца, и лишь какое-то из ряда вон выходящее событие – по меньше мере, политический дрейф высшего руководства университета – могло бы пробудить его от спячки. Возможно, это не просто так, продолжал Стив, тем более что Амар Резки, известный своими работами о писателях-антисемитах начала XX века, только что стал профессором. Кроме того, не отставал он, на последней конференции ректоров Сорбонны было поддержано предложение ряда университетов Англии бойкотировать обмен с израильскими учеными.

Улучив момент, когда он с головой ушел в раскуривание кальяна, я украдкой взглянул на часы – было всего пол-одиннадцатого, и я понял, что мне вряд ли удастся сбежать, сославшись на вторую лекцию, зато я неожиданно придумал относительно безопасную тему для обсуждения: несколько недель назад все снова заговорили о проекте четырехпятилетней давности, предусматривавшем открытие филиала Сорбонны в Дубае (или в Бахрейне? или в Катаре? я их все время путал). Похожий проект с Оксфордом тоже стоял на повестке дня, видимо, маститость этих учебных заведений пришлась по вкусу какой-нибудь нефтяной державе. Учитывая, что таким образом перед молодыми доцентами открывались многообещающие перспективы, финансовые в том числе, не собирается ли и Стив встать в общий строй, заявив о своих антисионистских настроениях? Может, и мне пора этим озаботиться?

Я бросил на Стива безжалостный инквизиторский взгляд – этот парень не отличался большим умом, и его легко было сбить с толку, так что мой взгляд подействовал на него мгновенно:

– Будучи специалистом по Блуа, – пробормотал он, – ты-то уж кое-что знаешь об этом идентитарном антисемитском течении…

Я в изнеможении вздохнул: Блуа не был антисемитом, а я ни в коей мере не являлся специалистом по Блуа. Конечно, мне приходилось говорить о нем в связи с творчеством Гюисманса и даже сравнивать их язык в своей единственной опубликованной книге «Головокружение от неологизмов», определенно явившейся вершиной моих интеллектуальных трудов земных, и уж во всяком случае заслужившей хвалебные отклики в «Поэтике» и в «Романтизме», благодаря чему я, видимо, и получил профессорское звание. Действительно, по большей части странные слова у Гюисманса никакие не неологизмы, а редкие заимствования из специфического лексикона ремесленных артелей или из региональных говоров. Гюисманс – в этом заключалась моя основная мысль – до конца оставался натуралистом, и ему важно было привнести в свои произведения живую народную речь, может быть даже, в каком-то смысле он навсегда остался социалистом, принимавшим в юности участие в меданских вечерах у Золя, и его растущее презрение к левым так и не стерло изначального отвращения к капитализму, деньгам и всему, что имело отношение к буржуазным ценностям; он, в сущности, был единственным в своем роде христианским натуралистом , тогда как Блуа, жаждавший коммерческого и светского успеха, просто выпендривался, бесконечно изобретая неологизмы, и позиционировал себя как духовный светоч, гонимый и недоступный, заняв в литературных кругах того времени положение элитарного мистика, а потом еще не уставал изумляться своим неудачам и безразличию, вполне, впрочем, заслуженному, с которым были встречены его проклятия. Это был, пишет Гюисманс, «несчастный человек, чье высокомерие представляется поистине дьявольским, а ненависть – безмерной». И правда, Блуа мне сразу показался типичным плохим католиком , чья истовая вера пробуждалась по-настоящему только в присутствии собеседников, осужденных, по его мнению, на вечные муки. Когда я писал диссертацию, мне приходилось общаться со всякого рода левыми католиками-роялистами, боготворившими Блуа и Бернаноса и завлекавшими меня какими-то подлинниками писем, пока я не убедился, что они ничего, ровным счетом ничего не могут мне предложить, ни одного документа, который я сам с легкостью не отыскал бы в общедоступных университетских архивах.

– Ты на правильном пути… Перечитай Дрюмона, – все-таки сказал я Стиву, скорее чтобы сделать ему приятное, и он посмотрел на меня покорным и наивным взглядом юного подлизы.

Вход в мою аудиторию – в тот день я собирался говорить о Жане Лоррене – перегородили три парня лет двадцати, два араба и один негр, – сегодня они не были вооружены, вид имели, пожалуй, мирный, и в их позах я не заметил ничего угрожающего, но мне все равно надо было пройти сквозь этот строй, так что пришлось вмешаться. Я остановился напротив бравой троицы: они наверняка получили указание не устраивать провокаций и уважительно обращаться с преподавателями, во всяком случае, я очень на это рассчитывал.

– Я профессор и сейчас у меня тут лекция, – сказал я твердым тоном, обращаясь ко всем троим сразу.

Ответил мне негр, широко улыбнувшись:

– Не вопрос, месье, мы просто пришли проведать своих сестер, – произнес он, обводя примиряющим жестом аудиторию.

Сестер там было всего ничего – в левом верхнем углу притулились рядом две девушки в черных паранджах с закрывающей глаза сеткой, – по-моему, их совершенно не в чем было упрекнуть.

– Не вопрос, месье, – ответил он, улыбаясь еще лучезарнее, развернулся и ушел в сопровождении своих спутников, так и не проронивших ни слова. Сделав три шага, он обернулся:

– Мир да пребудет с вами, месье… – сказал он, чуть поклонившись.

Ну вот, все и обошлось, подумал я, закрывая за собой дверь в аудиторию, на этот раз обошлось. Не знаю, чего я, собственно, ждал, просто ходили упорные слухи о нападениях на преподавателей в Мюлузе, в Страсбурге, в университетах Экс-Марсель и Сен-Дени, правда, своими глазами жертв нападения я пока не видел и в глубине души не очень-то в это верил, к тому же Стив утверждал, что дирекция университета заключила с движением молодых салафитов некую договоренность, о чем свидетельствовал, по его мнению, тот факт, что на подступах к факультету вот уже два года как не было больше ни единого хулигана и наркодилера. Интересно, есть ли в их договоре пункт о запрете доступа в университет еврейским организациям? Это тоже были всего лишь слухи, и проверить их было сложно – только вот с начала учебного года Союз еврейских студентов Франции больше не имел своих представителей ни на одном кампусе в парижских пригородах, тогда как молодежная секция Мусульманского братства постоянно открывала тут и там новые офисы.

Название: Покорность
Писатель: Мишель Уэльбек
Год: 2015
Издательство: Corpus (АСТ)
Возрастное ограничение: 18+
Объем: 230 стр.
Жанры: Социальная фантастика, Современная зарубежная литература, Зарубежная фантастика

О книге «Покорность» Мишель Уэльбек

Издание провокационной книги Мишеля Ульбека «Покорность» ознаменовалось крайне трагическим событием — в журнале Charlie Hebdo, выпуск которого был посвящён данному произведению, произошёл теракт, совершенный исламскими экстремистами, унёсшей жизни более десятка мирных жителей. Этот террористический акт как бы подытоживает данное произведение и говорит о том, что реальная жизнь намного страшнее даже самого пророческого романа…

Именно тотальное распространение ислама в Европе, влияние этой религии на неокрепшие умы и психику людей, свободу слова и волеизъявления, автор исследует в своей книге, сам называя своё произведение политической антиутопией. Но читая данную книгу невольно закрадывается мысль, что это не просто социальная фантастика, но вполне вероятно, что может не столь отдалённое будущее…

Главный герой этой истории, 44-й мужчина, преподаватель литературы, либерал, человек не верящий в Бога. Да и события его собственной жизни не способствуют оптимистическому восприятию мира и к вере вообще во что-либо. Его родители умирают, а подруга эмигрирует в другую страну. Франсуа остаётся один на один со своими страхами, комплексами и полной неудовлетворённостью жизнью.

Автор показывает нам в своей книге Францию 2022 г., альтернативную реальность, где на президентских выборах побеждает лидер Мусульманского братства. С этого времени Франция постепенно, превращается в страну, где правит ислам. И совершается такой переворот бескровным путём, с соблюдением всех псевдодемократических условностей. Новый президент проводит в жизнь французского общества свои преобразования: приватизирует университет, вводит многоженство, ликвидирует права женщин. Теперь ни о каком равенстве с мужчинами речи идти не может. Обязанность женщины — рожать детей и всячески ублажать своего мужа. Больше от неё ничего не требуется. Политика, религия и секс — вот те кита, с помощью которых президенты, монархи, халифы манипулируют сознанием людей, в частности мужчин. Ведь в этом чувственном мире наслаждений выигрывают только они. Разве не лучше иметь три покорные жены, вместо одной, которая высказывает своё личное мнение по каждому поводу? И главный герой, Франсуа видит для себя большие преимущества этой новой религии… Почему бы не покориться ей, раз можно вкушать все те удовольствия, о которых ты раньше мог только мечтать?

Книга Мишеля Уэльбрека — это попытка показать обычного столичного жителя, пресыщенность которого материальными благами и плотскими удовольствиями превращают в тупую машину для исполнения желаний нового халифата. Наступает ещё один виток декаданса, где отсутствие каких-либо моральных принципов и устоев, добавляет то качество характера, которого испокон времён добивались правители разных времён — подчинение. Убей в умах людей ум и совесть, дай сосредоточиться только на ощущениях собственного тела, и ты получишь то о чём давно мечтал — слепую покорность перед правящей верхушкой власти.

На нашем литературном сайте сайт вы можете скачать книгу Мишель Уэльбек «Покорность» бесплатно в подходящих для разных устройств форматах — epub, fb2, txt, rtf. Вы любите читать книги и всегда следите за выходом новинок? У нас большой выбор книг самых разных жанров: классика, современная фантастика, литература по психологии и детские издания. К тому же мы предлагаем интересные и познавательные статьи для начинающих писателей и всех тех, кто хочет научиться красиво писать. Каждый наш посетитель сможет найти для себя что-то полезное и увлекательное.

Блестящий и непредсказуемый Мишель Уэльбек – один из самых знаменитых писателей планеты, автор мировых бестселлеров “Элементарные частицы”, “Платформа”, “Возможность острова”, “Карта и территория” (Гонкуровская премия 2010 года). Его новый роман “Покорность” по роковому совпадению попал на прилавки в день кровавого теракта в журнале “Шарли Эбдо”, посвятившем номер выходу этой книги.

“Покорность” повествует о крахе в недалеком будущем современной политической системы Франции. Сам Уэльбек определил жанр своего романа как “политическую фантастику”. Действие разворачивается в 2022 году. К власти демократическим путем приходит президент-мусульманин, страна начинает на глазах меняться. Одинокий интеллектуал по имени Франсуа, поглощенный наукой, университетскими интригами и поиском временных подруг, неожиданно обнаруживает, что его мир рушится, как карточный домик.

На нашем сайте вы можете скачать книгу "Покорность" Мишель Уэльбек бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.

Покорность Мишель Уэльбек

(Пока оценок нет)

Название: Покорность
Автор: Мишель Уэльбек
Год: 2015
Жанр: Зарубежная фантастика, Современная зарубежная литература, Социальная фантастика

О книге «Покорность» Мишель Уэльбек

Французский писатель Мишель Уэльбек в книге «Покорность» переносит читателя во Францию 2022 года. Власть в Европе постепенно переходит в руки мусульман, оставляя европейское население на обочине жизни.

Главный герой романа — профессор престижного парижского университета Франсуа — ведет свободный образ жизни, ежедневно находя новую подругу на вечер, постоянно путешествуя по порносайтам. Герой блестяще защитил диссертацию и покорно служит науке, а также принимает активное участие в интригах в стенах альма-матер. Однажды Франсуа обнаруживает, что мир стал другим.

Другие персонажи книги «Покорность» — обычные французы – переживают похожий кризис. Кто-то уезжает из ставшей чужой страны, кто-то режет вены, кто-то впадает в истерики, кто-то приспосабливается. Каждый идет своим путем.

Франсуа наблюдает, как меняется страна. Пришедший к власти исламист занят профессиональной перестройкой, постепенно изменяя многовековые каноны общества. Мишель Уэльбек практически излагает сценарий будущего Франции и Европы, постепенное поглощение мусульманским миром.

Роман «Покорность» показывает разобщенность Европы, погрязшей в лояльности и равнодушии. Со страниц книги автор предупреждает, что мягкотелость приведет к глобальным изменениям. Описываемые автором события происходят уже сегодня – Европу наводнили сотни тысяч беженцев с Ближнего Востока, несущих с собой свою культуру и видение устройства мира. Выход книги был ознаменован кровавым терактом в сатирическом издании «Шарли Эбдо» в 2015 году.

Мишель Уэльбек демонстрирует личное восприятие происходящих событий. Оно полностью повторяет спокойствие и покорность главного героя, принимающего объективную реальность и не мчащегося за слепой борьбой европейских ценностей.

На нашем сайте о книгах сайт вы можете скачать бесплатно без регистрации или читать онлайн книгу «Покорность» Мишель Уэльбек в форматах epub, fb2, txt, rtf, pdf для iPad, iPhone, Android и Kindle. Книга подарит вам массу приятных моментов и истинное удовольствие от чтения. Купить полную версию вы можете у нашего партнера. Также, у нас вы найдете последние новости из литературного мира, узнаете биографию любимых авторов. Для начинающих писателей имеется отдельный раздел с полезными советами и рекомендациями, интересными статьями, благодаря которым вы сами сможете попробовать свои силы в литературном мастерстве.

Цитаты из книги «Покорность» Мишель Уэльбек

И для всех видов животных, к которым относится и человек, закон един: только отдельные индивиды востребованы для передачи своего семени и порождения следующего поколения, от которого, в свою очередь, проистекает бесконечное число поколений.

Он лишь вскользь упоминал западные цивилизации, обреченность которых представлялась ему очевидной (либеральный индивидуализм мог праздновать победу, пока он ограничивался изничтожением промежуточных структур, таких как нации, цеховые объединения и касты, но, покусившись на последнюю, базовую структуру, каковой является семья, и, соответственно.

Как ни удивительно, западные страны чрезвычайно гордились своей избирательной системой, которая, в общем-то, была не более чем способом поделить власть между двумя враждующими бандами, и порой даже доводили дело до войны, а все ради того, чтобы навязать эту систему странам, не разделяющим их восторгов.

А наличие политической дискуссии, пусть даже мнимой, необходимо для гармоничного функционирования средств массовой информации, а возможно, и для поддержки в народе хотя бы формального чувства демократии.

Честно говоря, я практически ничего не знал о юго-западной части Франции, если не считать того факта, что там едят конфи из утиной ножки; а конфи из утиной ножки никак не вязалось в моем воображении с гражданской войной.

Я сам чувствовал, что с годами Ницше становится мне ближе.

Ну не смешно ли смотреть, как это хилое существо, живущее на ничтожной планетке какого-то дальнего ответвления заштатной галактики, встает на задние лапы и заявляет: “Бога нет”? Извините, я заболтался…

Достаточно ли этого, чтобы признать жизнь имеющей смысл, – другой вопрос. И почему, собственно, жизнь, в принципе, должна иметь смысл? Все животные и подавляющее большинство людей прекрасно живут, не испытывая никакой нужды в смысле.

Образование, полученное на филологическом факультете университета, как известно, практически не имеет применения, и разве что самые талантливые выпускники могут рассчитывать на карьеру преподавателя на филологическом факультете университета – ситуация, прямо скажем, курьезная, так как эта система не имеет никакой иной цели, кроме самовоспроизводства, при объеме потерь, превышающем 95 %.

В 2015 году «Покорность» Мишеля Уэльбека лежала буквально на всех столах, во всех сумках и была открыта во всех руках. Так, по крайней мере, было в читающей Москве.

С самого начала «Покорность» получила громкую и трагическую рекламу: в день выхода оригинала – 7 января 2015 года – в Париже была расстреляна редакция журнала «Шарли Эбдо»; накануне журнал вышел с обложкой с карикатурой на Уэльбека в образе Нострадамуса, готовящегося праздновать Рамадан; среди убитых был друг Уэльбека – колумнист в сфере экономики Бернар Мари.

Роман имел громкий успех, в Германии первый тираж «Покорности» был раскуплен на стадии предзаказа; в итоге тираж увеличили со ста до ста семидесяти пяти тысяч.
Британская газета «Гардиан» назвала Уэльбека «первым французским романистом со времён Камю, который получил широкую читательскую известность за пределами Франции». В основном европейская критика восприняла роман как провокационный и «исламофобский», премьер-министр от социалистов Мануэль Вальс заявил: «Франция - это не Мишель Уэльбек… это не нетерпимость, ненависть и страх». В свою очередь, лидер Национального фронта Марин Ле Пен (одна из персонажей «Покорности») заявила, что роман – «фантастика, которая может стать реальностью». Сам Мишель Уэльбек сопротивлялся оценке своей книги как провокации, однако на пресс-конференции заявил журналистам, что, хотя «Покорность» — роман не исламофобский, свобода слова подразумевает, что писатель, если пожелает, имеет право создать и исламофобский роман.

Несколько более объективно прочитали роман в США, где он вышел в сентябре 2015 года. В частности, колумнист «Нью-Йорк Таймс» Росс Даутэт обратил внимание на то, что смысл «Покорности» не столько в «исламофобии», сколько в изобличении слабости современного западного общества – либерализма, интеллектуализма – которому нечего противопоставить наступлению ислама. По мнению Даутэта, Уэльбек заявляет, что ислам и духовная пустота, которую он заполняет, одинаково нехороши, но вот ЧТО хорошо – на этот вопрос французский писатель ответить не может.

Показательно, что колонка в «Нью-Йорк Таймс» вышла в середине января 2016 года – через четыре месяца после выхода книги в США – из этого можно заключить, что роман действительно привлёк внимание, а не канул в небытие.

Итак, на фоне этого несомненного интереса на Западе, любопытно посмотреть, как прочитали роман «Покорность» в России.

Во-первых, с Россией он связан гораздо крепче, чем это кажется на первый взгляд. Ещё в 2005 году вышел роман Елены Чудиновой «Мечеть Парижской Богоматери», поднимающий ту же тему (краткое сравнение двух романов мы произведём в конце). Интересно, что в конце 2004 года, когда Чудинова уже работала над правкой, исламским фанатиком в Амстердаме был убит режиссёр Тео Ван Гог. При этом убийца оставил на теле жертвы записку, где указал, что убил режиссёра именно за фильм «Покорность», который тот снял.

Остановимся на слове «покорность». Это – перевод слова «ислам». В коротком фильме Тео Ван Гога рассказывается о покорности исламской женщины, над которой творится семейное насилие. В одноимённой (!) книге Уэльбека рассказывается не только о сексуальной покорности или покорности правоверных мусульман Аллаху – это книга, прежде всего, о покорности западного общества, которое допускает, чтобы ему поменяли менталитет.

Итак, в российской культуре имелась некоторая почва для прочтения нашумевшего романа (роман Чудиновой также переведён и опубликован на нескольких европейских языках, в том числе, на французском). Кроме того, всё время с момента выхода «Покорность» попадала в первую десятку самых покупаемых книг крупнейших московских магазинов (сейчас – 6-7 место).

Однако российская книжная критика – а она преимущественно либеральная – книгу старательно не замечала. Так, Дмитрий Быков на «Эхе Москвы», будучи спрошен об Уэльбеке сразу после выхода книги в России (ноябрь 2015), сказал, что романы Уэльбека для него скучны («мне скучно было их читать»). Николай Александров за несколько дней до выхода книги подготовил на «Ленте» краткий обзор взглядов Уэльбека на религию и общество – совершенно дистиллированный, из которого следует, что Уэльбек никак не исламофоб, что он считает ислам даже более честной религией, чем христианство. В действительности отношение французского писателя к исламу более чем сложное: в начале двухтысячных годов он прямо заявлял, что ислам – религия глупая и опасная (подвергался судебному преследованию за это), а после выхода «Покорности» признал – с оговоркой, что хотя книга «не исламофобская», его самого можно признать «исламофобом», но только необходимо помнить, что фобия – это в первую очередь не ненависть, а страх.

Можно упомянуть ещё Льва Оборина, который в своей короткой заметке на «Роллингстоун.ру» сделал акцент на сексуальной подоплёке романа и предположил, что человек Уэльбека «очень рад подчиняться. Его легко убедить в том, о чем он еще недавно даже не думал, и ему от этого убеждения будет хорошо. Вот что в книге Уэльбека по-настоящему страшно».
Итак, в российской либеральной критике нашумевший роман, по большому счёту, ушёл в проброс. Этот недостаток решил восполнить Захар Прилепин в своей заметке «Тихий непокорный Уэльбек» на «Русской планете». С его точки зрения, роман французского писателя – сатира на западную цивилизацию и, в частности, избирательную систему. «Полноте, все известно давным-давно, просто об этом говорить не принято в приличном обществе, а то тебе сразу показали бы твое место», — пишет Прилепин. По его мнению, подобный роман назрел давным-давно, но политкорректность не давала ему появиться раньше.

Это не совсем так, и характеризует не столько специфику европейского книгоиздания, сколько специфику российской либеральной критики. В частности, ещё в 2013 году в Германии вышел абсолютно нашумевший роман Тимура Вермеша «Он снова здесь» — о вернувшемся с того света Гитлере, который вновь набирает популярность и тому способствуют объективные причины (в частности, это и неконтролируемая исламизация Германии). В одной только Германии было продано свыше четверти миллиона экземпляров! Книгу продавали в 17 странах. В России вышли стандартные 3000 экземпляров… и тишина. Была лишь проходная заметка в «Газете», из которой можно было заключить, что автор книгу разве что просматривала, настолько статья не соответствовала её содержанию, — и заметка Татьяны Шабаевой в «Свободной прессе», которая удивлялась такому молчанию.

Интересно, что выход «Покорности» на русском языке в ноябре 2015 года совпал по времени с выходом книги архимандрита Августина (Никитина) «Ислам в Германии» . Читая документальные факты, собранные Никитиным, можно заключить, что Уэльбек не преувеличил: не западное общество ассимилирует иммигрантов-мусульман, но мусульманские общины понемногу, но ощутимо распространяют власть ислама на европейцев: христианство принимают сотни мигрантов, но ислам принимают многие тысячи европейцев. Согласно социологическим опросам, которые цитирует Августин, разница заключается также в том, что набожность молодых европейцев снижает в них склонность к насилию, в то время как набожность молодых мусульман повышает эту склонность. В книге архимандрита Августина содержится и любопытное указание, которое позволяет предположить, откуда взялась идея изобразить на обложке русского издания Джоконду в парандже (во Франции, Великобритании, США книга вышла в простой обложке, без изображений). Ещё в 2001 году немецкий журнал «Бунте», пытаясь осмыслить, что такое «немецкая ведущая культура», публиковал картину Иоганна Тишбейна «Гёте в Италии» — где лицо великого немца было завешено чадрой. В России об этом тогда писала «Литературная газета».

Итак, к осмыслению проблемы западное общество подбиралось давно – хотя, если судить по беспорядочной миграционной политике и исламистским террактам последнего года – недостаточно быстро. Книга Уэльбека вышла на этом злободневном, даже трагическом фоне и привлекла к себе наибольшее внимание.

Практически одновременно в 2015 году роман Елены Чудиновой «Мечеть Парижской Богоматери» был переведён на английский язык и вышел в США – таким образом, он достиг оптимума переводной литературы, теперь шествие книги по планете практически не имеет ограничений.

На данный момент невозможно доказать, читал ли Уэльбек книгу Чудиновой (она есть на французском), но уже одно то, что оба писателя рассуждают о «евроисламском блоке» весьма их роднит. Главная разница заключается в том, что меланхоличный Уэльбек пишет о ближайшем будущем – 2022 годе, когда, по его мнению, совершенно легально, используя слабости французской избирательной системы, лавируя между традиционными партиями, для которых главное – не дать победить Народному фронту Марин Ле Пен, — к власти приходят умеренные исламисты. Именно умеренные, а не радикалы – это важно. Они легко идут на компромисс, соглашаются на президента-марионетку из французов, ловко представляют себя как наименьшее зло; им есть, что пообещать социалистам, они готовы отдать им все вроде бы ключевые министерские портфели, кроме одного: образования. Именно через образование начинается массовая исламизация Франции. Сорбонна становится «исламским университетом», преподавателей вынуждают принимать ислам, женщины массово надевают хиджаб, ну, а европейские интеллектуалы плывут по течению, нисколько не отрицая утраты собственных традиционных ценностей. Ну, а Европейский Союз, в который теперь так легко принять не только Турцию, но и страны Северной Африки, становится административным инструментом для распространения ислама.

Книга Чудиновой этому сценарию, в сущности, никак не противоречит. Время действия здесь очерчено довольно смутно, по разным указаниям можно принять, что это 2048-2060 годы. То, что у Уэльбека изображено началом, у Чудиновой показано приближающимся к концу: Париж полностью исламизирован, коренных французов вынуждают принять ислам или уходить в гетто. Католические храмы отданы под мечети (в Германии этот процесс идёт уже сейчас: количество набожных христиан сокращается, и храмы пустуют; иногда их передают исламской общине).

И у Чудиновой, и у Уэльбека сильна тема христианской религии, причём оба писателя обращаются к христианству раннему, средневековому, «неиспорченному». Герой Уэльбека не находит в себе сил на самоотречение, к которому призывают суровые раннесредневековые архетипы древнего монастыря, хотя они до некоторой степени успокаивают его душу. Однако впоследствии он возвращается в исламизированный Париж и плывёт по течению. Согласно Чудиновой, христиане, дабы сопротивляться исламизации, должны вернуться к временам истовой веры (если не религиозного фанатизма): месса важнее частной жизни; вернуть изначальный смысл осквернённому собору важнее, чем сохранить памятник культуры.

Нельзя сказать, пойдёт ли Европа по пути, который пророчит ей Уэльбек: он лишь показал, что у неё многое для этого есть, а главное же – интеллектуальная покорность и жажда чувственных удовольствий, которую ислам удовлетворяет гораздо эффективнее, чем христианство. Однако если Европа пойдёт по этому пути, удержаться от скатывания по наклонной, которую показала Елена Чудинова, будет уже непросто.

В заключение две характерные ремарки, как восприняли роман рядовые российские читатели:

«За выходные прочитала «Покорность» Уэльбека - на мой взгляд, поактуальнее Пелевина для нас всех сейчас будет. И самое ужасное, что как главный герой, мы обо всем догадываемся и местами даже понимаем, но все равно идем. Читать и плакать. И закупать хиджаб».

А вот что пишет рядовой читатель, который, по собственному признанию, имеет связи с Израилем, фактически живёт на две страны:

«Описание политических игр, когда социалисты договариваются с мусульманами и вместе идут на выборы и побеждают, по-моему, единственное, что выглядит достоверно. Но при этом не верится, что общество не отшатнулось от своих партий, что правые промолчали и не начали бузить и сам переход от традиционных европейских ценностей к исламским произошел так мягко и спокойно. Люди стали массово принимать ислам, одеваться по-исламски, женщин стали выдавать замуж… НЕ ВЕРЮ!»

Интересно, что, согласно Уэльбеку, Израиль оказывается единственным оплотом, который будет способен сопротивляться исламской системе – именно в силу того, что там традиционные ценности не утрачены: сильная религиозность, отчётливая культурная самоидентификация, многодетная семья – всё это до поры до времени защищает Израиль от исламизации, но на фоне усиления «евроисламского блока» перспективы его туманны.

Татьяна Шабаева специально для проекта «100 книг».